Девица Колдуин пугающе невозмутима.
Именно пугающе, и мысленно для себя это отметил уже, наверное, каждый аристократ, заседающий в высшей палате с начала правления Эмили (старый состав, говорят, все еще гниет в стенах Колдриджа - маленькое наказание за то, что в свое время никто из них не обеспокоился таинственными обстоятельствами смерти той, старой Императрицы, да будет земля Ей пухом); усевшись за длинным столом переговоров, они вот уже час буравят своими маленькими крысиными глазками императрицу вдвое, а то и втрое младше самого молодого из их числа, но Эмили держит лицо с героической стойкостью.
Она знает, что за каждым ее жестом - наблюдают, каждому ее слову — внимают, каждое ее действие — оценивают, выжидая того момента, когда она просчитается, совершит ошибку и перспектива выбить из под нее трон станет как никогда близка.
Эмили сцеживает усмешку в кулак, когда один из председателей сдавленно выдает что-то похожее на: "Бездна, да сколько можно!", громко зачитывает вслух приказ об очередном повышении таможенных тарифов на ввоз островной продукции в Дануолл для привилегированных сословий, такими же отчеканенными фразами отвечает на заранее заготовленные аристократами вопросы, а после молча принимает их единогласное "за" — перечить императрице, за креслом которой бездушной статуей возвышается лорд-защитник, высматривающий в их лицах хоть намек на неудовольствие, очень непросто.
Эмили объявляет заседание закрытым, поднимается с места первой, — ее кресло не скрежещет по мраморному полу, а отодвигается бесшумно и это пугает — лорд-защитник напоследок окидывает взглядом собравшихся, проверяя, каждый ли из них поклонился Ее Величеству вслед и только после идет за ней.
Эмили уверена — аристократы не выразят своего негодования ни через десять минут, ни через час, никогда: известно, что у стен Башни Дануолла вот уже лет как пятнадцать есть уши, а разговор с недовольными у императрицы краток. Точнее, он, скорее всего, даже не состоится. Просто чье-то поместье очень удачно подвергнется беспристрастному обыску, в ходе которого обязательно найдется иссохшее тельце дохлой чумной крысы, финансы окажутся нажитыми обманным путем во время правления предателя Хайрема Берроуза, да и присутствие ваше в столице резко сделается неугодным, если не опасным для жизни. Вашей жизни.
Все потому, что девица Колдуин — давно не девица, а какая-то порченая, злая, жестокая пародия на Джессамину, которая, в отличие от последней, пережила уже третье покушение, довольно успешно ведет этот свой список достижений и останавливаться не собирается.
— Наш лорд-защитник, не уходите, — когда аристократы расходятся, Эмили заговаривает с отцом первой, и ее исполненные лживого официоза слова эхом отскакивают от голых стен — здесь уже давно не висят портреты старых правителей Империи. — Мы так давно не беседовали с вами. Надеемся, что вы разделите с Нами трапезу этим вечером — нужно обсудить дела.
"Мы" — потому что обезличенной Эмили легче творить преступления против своей совести, порочащие светлую память ее благородной, но такой мягкосердечной матери-Императрицы. Она знает, что этим сильно обижает доверие Корво, но придержать свои отцовские упреки ему придется как минимум до ужина. А там она великодушно даст ему возможность высказаться.
Именно пугающе, и мысленно для себя это отметил уже, наверное, каждый аристократ, заседающий в высшей палате с начала правления Эмили (старый состав, говорят, все еще гниет в стенах Колдриджа - маленькое наказание за то, что в свое время никто из них не обеспокоился таинственными обстоятельствами смерти той, старой Императрицы, да будет земля Ей пухом); усевшись за длинным столом переговоров, они вот уже час буравят своими маленькими крысиными глазками императрицу вдвое, а то и втрое младше самого молодого из их числа, но Эмили держит лицо с героической стойкостью.
Она знает, что за каждым ее жестом - наблюдают, каждому ее слову — внимают, каждое ее действие — оценивают, выжидая того момента, когда она просчитается, совершит ошибку и перспектива выбить из под нее трон станет как никогда близка.
Эмили сцеживает усмешку в кулак, когда один из председателей сдавленно выдает что-то похожее на: "Бездна, да сколько можно!", громко зачитывает вслух приказ об очередном повышении таможенных тарифов на ввоз островной продукции в Дануолл для привилегированных сословий, такими же отчеканенными фразами отвечает на заранее заготовленные аристократами вопросы, а после молча принимает их единогласное "за" — перечить императрице, за креслом которой бездушной статуей возвышается лорд-защитник, высматривающий в их лицах хоть намек на неудовольствие, очень непросто.
Эмили объявляет заседание закрытым, поднимается с места первой, — ее кресло не скрежещет по мраморному полу, а отодвигается бесшумно и это пугает — лорд-защитник напоследок окидывает взглядом собравшихся, проверяя, каждый ли из них поклонился Ее Величеству вслед и только после идет за ней.
Эмили уверена — аристократы не выразят своего негодования ни через десять минут, ни через час, никогда: известно, что у стен Башни Дануолла вот уже лет как пятнадцать есть уши, а разговор с недовольными у императрицы краток. Точнее, он, скорее всего, даже не состоится. Просто чье-то поместье очень удачно подвергнется беспристрастному обыску, в ходе которого обязательно найдется иссохшее тельце дохлой чумной крысы, финансы окажутся нажитыми обманным путем во время правления предателя Хайрема Берроуза, да и присутствие ваше в столице резко сделается неугодным, если не опасным для жизни. Вашей жизни.
Все потому, что девица Колдуин — давно не девица, а какая-то порченая, злая, жестокая пародия на Джессамину, которая, в отличие от последней, пережила уже третье покушение, довольно успешно ведет этот свой список достижений и останавливаться не собирается.
— Наш лорд-защитник, не уходите, — когда аристократы расходятся, Эмили заговаривает с отцом первой, и ее исполненные лживого официоза слова эхом отскакивают от голых стен — здесь уже давно не висят портреты старых правителей Империи. — Мы так давно не беседовали с вами. Надеемся, что вы разделите с Нами трапезу этим вечером — нужно обсудить дела.
"Мы" — потому что обезличенной Эмили легче творить преступления против своей совести, порочащие светлую память ее благородной, но такой мягкосердечной матери-Императрицы. Она знает, что этим сильно обижает доверие Корво, но придержать свои отцовские упреки ему придется как минимум до ужина. А там она великодушно даст ему возможность высказаться.